|
26.07.2011 Когда-то у него была группа «Осень». А унесло его из жизни в конце зимы. Когда Андрея хоронили, было очень морозно, но очень солнечно и ясно, так что одновременно пробирало до костей, но без отчаянного желания спрятаться от холода и горя, а вместо этого мужественно помочь допевающему песню своей жизни прекрасному русскому человеку отложить любимую шестиструнную «Ямаху» и добраться «дотуда», куда своим ходом он уже дойти бы не смог. Его всегда тянуло принять участие в написании сценария собственной судьбы, иногда Андрей считал даже, что живёт не своей жизнью. И ярко вспыхивают в этом контексте строчки из протокольного отчёта дорожных экспертов из Кировской области, где физическая жизнь Андрея и закончилась: «при выезде с второстепенной дороги» и «не предоставил преимущество в движении». Потому что его жизнь не была второстепенной дорогой, и это ему, а не другим нередко предоставлялось преимущество в движении. Потому что сам он всегда двигался очень аккуратно, основательно и размеренно. Как по жизни, так и по дороге. Хотя если уж решил бы сделать отважный поворот, сдюжил бы точно. Только от опрометчивых глупостей старался воздерживаться. И скромности его на несколько человек бы хватило. Выдающимся надрывом Всё в порядке было и с другими настоящими человеческими качествами. А ненастоящих у него и не было – казаться кем-то, кроме него самого, ему было не дано. Когда по улицам Новоузенска, где Андрей Черняк родился и прожил большую часть жизни, двигалась погребальная процессия, на обочинах останавливались люди, провожали взглядами катафалк с печально шествовавшими за ним. Целые семьи и одинокие бабушки прерывали будничные хлопоты, как будто ничего более важного для них в этот момент не было: кто-то всплакивал, кто-то думал о своём, кто-то о главном. И пришло само собой: «Хорошо, что не в Саратове хоронят. Там бы просто глянули и пошли дальше». И Андрей бы не прошёл мимо, если бы было что-то важное, что-то главное… Когда какой-нибудь нетрезвый друг-музыкант оказывался в скверной ситуации, Андрей не отгораживался заботами, но если мог и даже когда мог не особо, своих не бросал в беде. А таких своих у него было немало. Его своим считали ещё больше людей. Чтобы вместить тех, кто смог «выбрать время и возможность» его помянуть после похорон, пришлось в два захода наполнять столовую местного сельскохозяйственного техникума под завязку, так что только на этой стадии человек триста получилось. Хотя к чему тут какие-то цифры. В том же техникуме, кстати, Андрей преподавал русский язык и литературу, как сам говорил, «недолго, всего шесть лет». С той же скромностью говорил и о дальнейших поворотах судьбы – потом, мол, решил попробовать что-то ещё и… поехал работать в Америку. Занимался кровельными работами, причём не «руками водил», а вкалывал тяжело и честно. И Европу повидал изнутри. Возможно, там его поэтическое сознание стало крепнуть и мужать. Собственные куплеты Черняк, видимо, начал складывать, когда учился в Саратовском пединституте, но я не знаю, какими были его ранние песни и как он их пел тогда, но когда минули годы и всё, что ему привелось попробовать и пронести в жизни, «широкие саратовские массы» услышали песни взрослого грустного «осеннего» автора, при этом простодушного и искреннего, как мальчишка. Автора, который всё понимает и может даже сказать от имени кого-то другого, но близкого внутренне: И вопрос тупой холодит свинцом, И удач, и бед в жизни Андрея Черняка хватало, но всё равно немного грустно, что в этом тексте так много места занимают отсылки к похоронам. Просто, когда в «мужской день», 23 февраля, провожают настоящего мужчину, да ещё всем миром, в памяти не остаётся места для приглушённого адажио Альбинони – остаётся открытый голос вечно улыбающегося Андрея: Чтоб не в бровь, а в глаз Андрей Черняк ассоциировался только с жизнью. Даже когда хмурился, улыбка была где-то рядом. Даже когда было непросто, видел спасительный свет впереди. Оставшимся здесь без него этот свет ещё не раз пригодится. 03 марта 2011, 10:52(Саратовский Взгляд)
|
